Штурм бездны: Море - Дмитрий Валентинович Янковский
– Я останусь прикрывать, – сообщил я. – На случай возвращения всадников.
– Добро! – ответил Чучундра.
Вскоре я остался под броней один, и перебрался в кресло пилота, чтобы хоть что-то видеть на ходовом мониторе в лучах фар, а не пытаться угадать происходящие про невнятным тепловым сигнатурам. Ксюша рывком подняла чужака на ноги, и тот оказался почти голым, на нем был лишь набедренная повязка из шкуры и что-то похожее на куртку без рукавов. Лицо у него выглядело перепуганным до предела.
– Долговязый, что у тебя? – поинтересовался в эфире Чучундра.
Я такого вопроса не ожидал, пришлось вернуться к огневому пульту и просканировать пространство всеми средствами обнаружения, а не только в тепловом спектре. Примерно в километре к югу радар показал несколько подвижных меток, но коэффициент отражения у них был никудышный, так что ни сосчитать их, ни точно определить удаление не получилось бы. «Мымра» плохо была предназначена для войны с людьми.
– Примерно в километре к югу шевелятся, – ответил я. – Но радар их плохо берет, мелькают только металлические элементы сбруи, мне кажется. Так что выпускаю дрон.
– Верно.
Я активировал беспилотник, и погнал его на юг, переведя камеру в режим ночного видения. Вскоре показались чужаки. Я насчитал девятнадцать всадников. Все они гарцевали, ездили кругами, видимо, пытаясь успокоить лошадей.
– Девятнадцать человек на лошадях, – доложил я. – Не спешиваются. Что делать? Они в зоне прицеливания ракет, могу на любую точку навестись с помощью дрона.
– Пока жди, – ответил Чучундра. – Тут у нас полная жопа. Они сперли все продукты, какие оставались на камбузе, и разгромили центр связи. Видать, думали, что это не радиостанция, а ящики со жратвой. Антенну свалили, твари. Чем она им помешала?
Честно говоря, мне захотелось тут же всадить в гущу засранцев ракету, и я бы это сделал без команды, наверняка, но жаль было лошадей. Остаться без связи с Вершинским – это номер, конечно. Охотники, дьявол нас всех задери. Платформу смогли убить, а дикари нам жопу надрали.
Обидно было до слез. И за провиант тоже.
Словно в ответ на мои мысли дикари спешились, стреножили коней, и начали разбирать награбленное. В основном это были картриджи с консервами, и видно было, что дикари представления не имеют, как их открыть. Но как они тогда поняли, что это еда? Читать умеют? Сомнительно. Скорее их привлек рисунок коровы на упаковке. Наконец их терпение лопнуло, или голод взял свое, один вынул из ножен здоровенный кавказский кинжал, и без затей снес им верхушку картриджа. Внутри была тушенка. Хорошая. Турецкого изготовления. А у меня с обеда маковой росинки во рту не было. Дикари вывалили содержимое картриджа прямо в траву и принялись есть руками.
Я задумался. Почему они так одичали? Ну, понятно, не Метрополия, но ведь и в прибрежных зонах протекала, хоть и другая, но жизнь. Там гнездились, по большей части, разные криминальные элементы, возникали республики и анклавы, устанавливались свои законы, точнее понятия. Но там была связь, огнестрельное оружие, техника, автомобили, и даже, как я слышал, развитое строительство. Заводы, работали, фабрики, производилась еда и одежда. А тут – полная дичь.
На самом деле мы еще на перевале, где львов увидели, думали о дикарях. В шутку, понятное дело, но все же именно о дикарях с луками. И тогда нам всем это казалось логичным. Почему?
Я задумался. В первую очередь мы решили, что в Крыму вообще никого не должно быть. Тут проходила масштабная эвакуация, и всех должны были вывезти. А если кто-то по каким-то причинам остался, у него не могло быть доступа ко всем благам цивилизации. Большую часть ценного, включая оружие, вывезли при эвакуации. Где-то что-то осталось, наверняка, но это поди еще отыщи. Заводы и фабрики закрыли, что смогли вывезли, что не смогли, законсервировали. Чтобы все это запустить, нужно много людей, и не просто людей, а профильных специалистов. Но много людей тут остаться не могло в силу все той же эвакуации. И получалось, что остаться тут могли только отдельные личности, которые намеренно где-то спрятались, не желая уезжать. Такие должны были одичать.
Но на самом деле эти наши фантазии были полным бредом, и никто к ним всерьез не отнесся. Ну, кому придет в голову отказываться от эвакуации, когда началась война, когда биотехи, морские и сухопутные, атакуют порты Севастополя и Балаклавы?
И вдруг меня осенило, да так, что я аж с кресла вскочил. Сколько лет прошло с эвакуации? Около шестидесяти. Предводителю дикарей лет сорок на вид. Остальным сильно меньше. Это значит, что все они, все без исключения, родились после войны. Здесь родились. Родились и почему-то одичали. Почему? Как это могло получиться? Дети взрослых людей, знавших цивилизацию, не могли одичать настолько! Из этого следовал единственный вывод – перед нами потомки оставшихся после эвакуации детей.
Трудно было представить ситуацию, а которой кто-то мог улететь без детей. Все, что я знал о взрослых, противоречило этому. Взрослый скорее сам погибнет, чем бросит собственного ребенка. К тому же, ну, допустим, один ребенок где-то спрятался, ну, двое, ну, четверо. Но они не могли нарожать очень уж многих, племя дикарей точно не сформировать.
И тут меня осенило снова.
– Сироты… – прошептал я.
Эта версия объясняла все. Я живо представил, как в суматохе эвакуации по каким-то причинам не смогли эвакуировать сиротский приют. Взрослых мало, возможно, одна воспитательница, а детей полным полно, разных возрастов и обоих полов. Скорее всего, не имея над собой должного контроля, они вообще оставшихся взрослых перестали слушать. Может, разбежались группами, может, остались вместе, выжили, выросли, нарожали детей. Вот вам и племя. А учиться дети не любят, их палкой не загонишь за планшет с учебниками, вот они и одичали. Что могла одна воспитательница, или даже три, сделать против оравы детей, да еще если они в переходном возрасте, не терпящем никаких авторитетов?
Честно говоря, картинка меня ужаснула. Я глянул на монитор и передал в эфир:
– Здесь Долговязый, Чучундра на связь.
– На связи Чучундра.
– Оставшиеся дикари стреножили коней в километре от нас и жрут нашу тушенку. И, кажется, я понял, почему они так одичали, почему не осталось у них знаний о довоенной цивилизации.
– Удиви, – произнес Чучундра.
– Скорее всего, это потомки детей из сиротского приюта. Отстали от эвакуации почему-то, учиться не захотели, выросли, размножились.
– Ну, ругаться точно научились, – пробурчала Чернуха. – И, кстати, по-русски.
– Это как раз понятно, – ответил я. – Говорить дети учатся довольно рано. А вот всему остальному не очень охотно. Удалось у него что-то узнать?
– Нет, ругается, шипит, как звереныш, – ответил Чучундра. – И связи нет с Хаем. Не знаю, что делать.
– Ну, ты у нас командир, – констатировал я. – Думай. Конец связи.
– Это могут быть и не потомки сирот, – произнесла Чернуха в эфире. – Даже скорее всего не сирот.
– А кто? – удивился я.
– Вспомни поселок за озером, огороженный, по которому ты ракетой пальнул.
– Ну.
– Я говорила, в такие поселения до войны свозили детей на отдых. Назвалось летним лагерем. Я думаю, родители этих дикарей оттуда. Жили в домиках, потом война, что-то произошло, начался пожар, дети разбежались, поэтому их не смогли эвакуировать. А когда все закончилось, они сошлись и принялись выживать вместе.
– Охренеть, – ответил я. – Это больше похоже на правду, и понятно, почему они здесь. Интересно, что они ели все время? Фундаментов в лагере много осталось, так что народу там было не мало. Ну, кто-то погиб, понятно, но все равно.
Я пересел за огневой пульт. На мониторе камеры дрона особых изменений не наблюдалось. Беспилотник висел на приводах Шерстюка, лишь изредка запуская импеллеры для коррекции положения после ветрового сноса. Опустошив картридж с тушенкой, и, видимо, оценив продукт по достоинству, дикари решили ценную пищу попусту не расходовать, а отвезти в поселение и там распределить. Но одного картриджа на девятнадцать мужчин маловато, так что они сняли с коней седельные сумки из шкур, и вытрусили
